Самозванец ("Бор. Год.")

Смотри также Литературные типы произведений Пушкина

— "Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей". "Лет ему от роду 20": "ростом мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая". "Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре; ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец, пришел" "в Чудов монастырь". "Игумен", "видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начало отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному"; и был он весьма грамотен, "писал каноны святым", "читал наши летописи". Он знал и "о темном владычестве татар", и о "бурном новогородском вече". Пимен предполагал "передать ему свой труд" — писание летописи. "Весело провел свою ты младость! — говорит Гр. Пимену. — Ты воевал под башнями Казани, ты рать Литвы при Шуйском отражал, ты видел двор и роскошь Иоанна! счастлив! а я от отроческих лет по келиям скитаюсь, бедный инок! Зачем и мне не тешиться в боях, не пировать за царскою трапезой? Успел бы я... на старость лет от суеты, от мира отложиться". — "Что за скука, что за горе наше бедное житье! — говорит Гр.: — День приходят, день проходит — видно, слышно все одно: только видишь черны рясы, только слышишь колокол. Днем, зевая, бродишь; делать нечего — соснешь; ночью долгою до света все не спится чернецу. Сном забудешься; так думу грезы черные мутят; рад, что в колокол ударят, что разбудят костылем... Нет, не вытерплю! Нет мочи. Чрез ограду, да бегом! Мир велик: мне путь-дорога на четыре стороны, поминай, как звали". "Хоть бы хан опять нагрянул, хоть Литва бы поднялась — так и быть, пошел бы с ними переведаться мечом!" — "Монашеской неволею скучая, — говорит потом С. Марине, — под клобуком свой замысел отважный обдумал я", "бедный черноризец", "готовил миру чудо". — "Мой покой, бесовское мечтанье тревожило и враг меня мутил", — говорит он Пимену. — "Мне снилось, что лестница крутая вела меня на башню; с высоты мне виделась Москва, что муравейник; внизу народ на площади кипел и на меня указывал со смехом; и стыдно мне, и страшно становилось — и, падая стремглав, я пробуждался... И три раза мне снился тот же сон. Не чудно ли?" — "Давно, честный отец, хотелось мне тебя спросить о смерти Димитрия царевича; в то время ты, говорят, был в Угличе". "Каких был лет царевич убиенный?" — "Он был бы твой ровесник", — отвечает Пимен. "Что еще выдумал, — негодует, узнав о бегстве Отрепьева, патриарх: — "буду царем на Москве! Ах, он сосуд диавольский!" [Пропущ. сц.: "Злой чернец" — говорит Григорию: "послушай: если дело затевать, так затевать..." "Если б я был так же молод, как и ты, если б ус не пробивала уж лихая седина... Ты царевичу ровесник... Понимаешь?" — "Понимаю". — "Решено, — говорит Григорий. — Я — Димитрий, я царевич"]. Григ. "из келии бежал к украинцам в их буйные курени". Потом "слугою был у Вишневецкого"; "на одре болезни открылся духовному отцу (что он Царевич Димитрий); "гордый пан, сию проведав тайну, ходил за ним, поднял его с одра и с ним потом уехал к Сигизмунду". — С. "владеть конем и саблей научился". — Беседуя с поэтом, С. восклицает: "что вижу я? Латинские стихи... Мне знаком латинской музы голос, и я люблю парнасские цветы... Musa gloriam coronat gloriaque musam". — "Вид его приятен и царская порода в нем видна", — отзывается о С. "дама" на балу у Мнишков. — С. "умен" (по соображению Гаврилы Пушкина). — Он, "бродяга безыменный, мог ослепить чудесно два народа". — "Знай, — говорит С. Марине, — что ни король, ни папа, ни вельможи не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет — им что за дело? Но я предлог раздоров и войны. Им это лишь и нужно". — С. "приветлив, ловок". "По нраву всем". "Московских беглецов обворожил". — "Рад вам, дети", — обращается он к беглецам. — "Ко мне, друзья. Но, кто, скажи мне... красавец сей?" — "Князь Курбский". — "Имя громко! Ты — родственник казанскому герою? Он жив еще? Великий ум. Несчастный вождь!.." "Приближься, Курбский... Руку! Не странно ли? сын Курбского ведет на трон, кого? Да — сына Иоанна!.." — "Мужайтеся, безвинные страдальцы, — говорит он опальным. — Лишь дайте мне добраться до Москвы, а там уже Борис со мной и с вами расплатится". — "Я знал донцов, — говорит он донскому казаку... — не сомневался видеть в своих рядах казачьи бунчуки... — Мы ведаем, что ныне казаки неправедно притеснены, гонимы" и т. д. — "Ты кто такой?" — "Сабаньский, шляхтич вольный". — "Хвала и честь, свободы чадо! Вперед ему треть жалованья выдать". "Латинские попы с ним заодно", — сообщает Гаврила Пушкин. — "Ручаюсь я, что прежде двух годов весь мой народ и вся восточна церковь признают власть наместника Петра", — говорит С. иезуиту Черниковскому. — "Нет, легче мне... хитрить с придворным иезуитом", — размышляет он потом, после беседы с Мариной. — "Король ласкает" самозванца. — "Я, кажется, рожден не боязливый, — говорит о себе С. — Пред смертию душа не содрогалась; мне вечная неволя угрожала, за мной гналась — я духом не смутился". — "Ce diable de Samosvanets... est un bougre qui а du poil au col", — отзывается о нем в битве Маржерет. В "русском стане" считают С. "хоть и вором, а молодцом". — "Поздравляю вас: назавтра бой", — говорит он. "Их тысяч пятьдесят, а нас всего едва ль пятнадцать тысяч: с ума сошел", — говорит лях. "Изменники, злодеи, запорожцы, проклятые! Вы, вы сгубили нас! Не выдержать и трех минут отпора!" — негодует он после поражения. — "Я их, ужо! десятого повешу! Разбойники!" — "Кто там ни виноват, но все-таки мы начисто разбиты, истреблены", — говорит Гаврило Пушкин... — "А где-то нам сегодня ночевать?" — "Да, здесь, в лесу, — отвечает С. — Чем это не ночлег? Чем свет, — мы в путь; к обеду будем в Рыльске. Спокойна ночь. (Ложится, кладет седло под голову и засыпает). — "Приятный сон, царевич!" — По словам Гавр. Пушкина, "разбитый в прах, спасаяся побегом, беспечен он, как глупое дитя: хранит его, конечно, Провиденье". — "Мой бедный конь!" — жалеет С. павшего во время "бегства" коня. — "Ну, вот, о чем жалеет, — думает про себя Г. П., — об лошади, когда все наше войско побито в прах!" — "Мой бедный конь! — не может успокоиться С. — Пусть на воле издохнет он. (Расседлывает коня)". — "Я было снял передовую рать, — рассказывает он, — да немцы нас порядком отразили. А молодцы! Ей-Богу, молодцы". Узнав, что Басманов отозван Борисом из войска, говорит: "он в войске был нужнее". — "Как враг великодушный, Борису я желаю смерти скорой: не то — беда злодею!" — заявляет он. — "Стократ священ союз меча и лиры, — говорит он поэту: — единый лавр их дружно обвивает".

Влюбленный в Марину С. "вот месяц, как оставя Краков, забыв войну, московский трон", "пирует" у Мнишка "и бесит русских и поляков". "Панна Мнишек... держит его в плену". "Приверженность его клевретов стынет, час от часу опасность и труды становятся опасней и труднее". Идя на свидание с Мариной, С. "обдумывал все, что ей скажет, как обольстит ее надменный ум, как назовет московскою царицей"; "но час настал — и ничего не помнит, не находит затверженных речей, любовь мутит его воображенье". — Когда "надменная Марина" желает свести свиданье к деловой беседе ("Я здесь тебе назначила свиданье не для того, чтоб слушать нежны речи любовника)", то С. перебивает ее: "О, выслушай моления любви!" — "Теперь гляжу я равнодушно на трон, на царственную власть. Твоя любовь... что без нее мне жизнь, и славы блеск, и русская держава? В глухой степи, в землянке бедной, ты заменишь мне царскую корону". — "Забудь, что видишь пред собой царевича. — Марина! зри во мне любовника, избранного тобою, счастливого своим единым взором". — "Не говори, что сан, а не меня избрала ты. — Марина! ты не знаешь, как больно тем ты сердце мне язвишь?.. Скажи: когда б не царское рожденье назначила слепая мне судьба... тогда бы..." "о, страшное сомненье!" "Тогда б любила ль ты меня?" — Марина отвечает на это решительно: "Знай, отдаю торжественно я руку наследнику московского престола, царевичу, спасенному судьбой". "Димитрий ты и быть иным не можешь; другого мне любить нельзя". — Тогда С. в "порыве досады", "не желая делиться с мертвецом любовницей, ему принадлежащей", резко высказывает "всю истину": "я бедный черноризец... явился к вам, Димитрием назвался и поляков безмозглых обманул. Что скажешь ты, надменная Марина? Довольна ль ты признанием моим?" Однако тотчас же С. раскаивается в этом признании: "куда завлек меня порыв досады!" "Что сделал я, безумец?" "С таким трудом устроенное счастье я, может быть, навеки погубил". "Любовь, любовь ревнивая, слепая, одна любовь принудила меня все высказать". Марина "меня чуть-чуть не погубила", — говорит он после свиданья. Он принимает требование Марины: "слышит Бог, пока твоя нога не оперлась на тронные ступени... любви речей не буду слушать я". Обещая иезуиту привести и "народ, и всю восточну церковь" под власть папы, С. "хитрит". — Переступая с войском через русскую границу, "едет тихо с поникшей головою": "я вас веду на братьев; я Литву позвал на Русь; я в красную Москву кажу врагам заветную дорогу! — Кровь русская, о, Курбский, потечет!" — Победив Борисовых воевод, останавливает резню: "Ударить отбой! Мы победили. Довольно. Щадите русскую кровь! отбой!" — С. сознает, что "в нем доблести таятся, может быть, достойные московского престола". Он говорит о "судьбе своей, обширных заботах". По его словам, "в келии", "под клобуком", он "готовил миру чудо". — "Все за меня — и люди, и судьба!" — восклицает он. "Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла, вокруг меня народы возмутила и в жертву мне Бориса обрекла. Царевич — я".